«ПОДОНКИ»

Старушка, сгорбившись, сидела на кровати. Ладони, закрывавшие лицо, дрожали. Слезы выкатывались, капали на колени.

- За всю жизнь никому плохого слова не сказала. За что? - шептала она.

Ответа не находилось. У бабы Маши я была не в гостях, приехала на вызов в составе следственно-оперативной группы. Рано утром какие-то сволочи ворвались в ее дом, избили, забрали все более или менее ценное имущество, а потом еще долго пытали, пытаясь добиться, где она прячет деньги и золото

- Какие деньги, нет их у меня, а золото я за всю жизнь ни разу не нашивала, - убеждала она мучителей.

Ответ только еще больше злил бандитов, они снова принимались бить, выкручивать руки, и душить. Когда бабушка потеряла сознание, кинулись складывать в мешки все, что попадалось под руку: антенну к телевизору, постельное белье, куски мыла. Из холодильника забрали десяток яиц, булку хлеба. Спохватившись, обшарили сарай, нашли бензопилу. Придя в себя, баба Маша кое-как добралась до окна, навалилась на раму и вытолкнула ее на улицу. Зазвенели стекла, затрещали ветки кустов.

- Помогите, убивают, - что есть силы закричала она, понимая, что надеяться больше не на что.

В ту же секунду две черные тени метнулись со двора прочь, а в окнах домов стали показываться заспанные лица соседей. Они-то и вызвали милицию…

- Мария Матвеевна, вы совсем одна живете?

- Одна. Дочь есть, внуки взрослые. Отдельно живут. Меня не забывают, навещают каждый день, грех жаловаться.

- Что ж замок - то такой плохой? Собака во дворе несерьезная, какой толк от такой маленькой?

- Лает, и ладно, думала. А замок… я изнутри на крючок закрываюсь, да еще веревкой приматываю.

- А открыли зачем?

- Сказали: «Открой, это твой внук пришел», я поверила. – Бабушка доверчиво заглянула мне в лицо. – Я слышу плохо, дочка. Показалось, и вправду Алешенька пришел. Ждала его, вот веревку и сняла под утро. Дернули сильно, крючок выскочил, он не держится без веревочки.

Баба Маша снова заплакала, вытирая лицо подолом ночной сорочки. Плакала тихо, как ребенок, который знает, что заступиться за него некому.

- Баба Маша, давайте помогу одеться. Нам нужно будет вас в больницу свозить, врачам показать, а потом эксперту, так положено.

Пока старушка одевалась, я еще раз окинула взглядом ее жилище. Бедность кричала из каждого угла. В доме чисто, дорожки постиранные, занавески поглаженные. Но до чего все старо и убого. В шкафчике напоказ выставлены чайные кружки и дешевые стеклянные рюмки. Под каждой опрятно разложены салфетки, выстриженные ….. из бумаги. На стенах пожелтевшие от времени фотографии.

Бабушке Маше одеваться было трудно, я поддерживала за локоть, когда она надевала чулки, потом помогла надеть носки. Участковый покосился на ссадины потерпевшей, отвернулся, вполголоса выругался:

- Найдем, порву сволочей, - разобрала я его слова.

Оперативник присел на стул:

- Мать, а ты не узнала их часом? Свои ведь были: знали, что живешь дна. Были бы чужие, маски надевать не стали.

Баба Маша задумалась, кивнула:

- Один, вроде, Валентины Коноваловой сынок, Андрюшка.… Другого не признала.

Участковый и опер переглянулись, кинулись к выходу. В дверях участковый остановился, укоризненно покачал головой:

- Чего сразу не сказала, баба Маша? Я ведь спрашивал!

- Да ведь как скажешь такое: вдруг не он? Валентину всю жизнь знаю, мальчишка на моих глазах вырос. Не должен он был такого сделать…

- Кто, Андрюшка-то Коновалов? Да по нему спецшкола который год плачет.

Казанцев исчез, с улицы послышался его голос, обращенный к оперу:

- Павел, к Коноваловым пешком дойдем, это недалеко, я покажу. Если на машине поедем, услышать может. Еще сбежит!

Теперь не нужно было гадать, кто был соучастником Коновалова: им мог быть только Виталька Елисеев. Мальчишки дружили не первый год, были, что называется, «не разлей вода». Вместе прогуливали школу, вместе пакостились. К двенадцати годам вовсю курили, пили дешевый портвейн и крали все, что было не раскалено до бела.

И если родителям Елисеева было на сына наплевать, то мать Андрюшки Коновалова билась за ребенка, как могла. В школу ходила, как на работу, упрашивала учителей в очередной раз закрыть глаза на бесконечные безобразия. Вскоре проблемы решились сами собой: Андрюшка просто перестал ходить на уроки. Теперь Валентина каждую ночь со слезами разыскивала его по всей деревне, а потом тащила домой полупьяного. А ведь ему шел всего четырнадцатый год!

Вскоре Валентина Коновалова вместе с сыном предстали в моем кабинете. Мальчишка, дыша перегаром, недовольно косился на мать:

- Не ори, голова и без тебя трещит. Водички не найдется?

Я поставила на стол стакан:

- Пей! Валентина Николаевна, свидетельство о рождении сына принесли?

Женщина протянула зеленую книжицу.

- Повезло тебе, Андрей Васильевич, - не удержавшись, усмехнулась я. – Четырнадцать только послезавтра исполняется. Пойдешь по делу свидетелем, Елисееву одному отдуваться придется.

- А чего он сделал?

- Не он, а вы вместе. Мария Матвеевна Грязных только что опознала Елисеева, как одного из грабителей, ворвавшихся в дом. Часть вещей уже изъята.

На лице пацаненка мелькнуло подобие мыслительной деятельности:

- Так это еще доказать надо…

- А чего тут доказывать? Бабушка Маша тебя еще в доме узнала, это раз. Елисеев показания дал, это два. Антенна от телевизора у тебя дома в погребе, верно? Это уже три. Бензопилу ты собственноручно возле реки спрятал, значит, мы на ней твои пальцы обязательно найдем. Это, как ты понимаешь, уже четыре. Дальше считать будем, или достаточно?

Мальчишка смешался, закашлялся, обернулся назад:

- Мать, сигареты захватила? Курить охота!

Женщина затравленно посмотрела на меня, сунув руку в сумку за пачкой сигарет. Из этого движения стало понятно почти все: почему мальчишка превратился в монстра в столь юном возрасте. Да он же ни в чем и никогда не знал отказа!

- В моем кабинете ты курить не будешь. А вы бы, Валентина Николаевна, постыдились: сыну тринадцать, а вы ему сигареты покупаете!

Лицо Коноваловой пошло красными пятнами:

- Так уж раз начал курить, что делать? Все лучше, чем окурки по улицам подбирать…

- Что делать? Пороть, да видно, уже поздно. А окурки он подбирать не станет. Он лучше в руки ножик возьмет, да по соседям прошвырнется…

Скрепя зубами, через несколько дней напечатала постановление, в котором указала, что уголовное преследование в отношении Коновалова прекращено в связи с не достижением возраста, с которого наступает уголовная ответственность. Что касается подельника, то Елисееву действительно предстояло отдуваться за двоих: четырнадцать ему исполнилось накануне преступления.

Разговаривать с Виталькой было проще: отцу и матери было на все наплевать. Законного представителя выбрала по принципу, кто чаще находится в здравом уме и трезвой памяти. Получилось, что отец. Мальчишку тут же отправила под арест, чему он нежданно-негаданно обрадовался.

- О! Потом пацанам расскажу, как на нарах чалился!

- Как бы пацанам долго ждать не пришлось: статья у тебя серьезная.

- Да ну, зря пугаете: я же малолетка!

Елисеев производил впечатление жизнерадостного и не совсем умственно полноценного подростка. Прочитав заключение судебных психиатров, я убедилась в этом - олигофрения в легкой степени дебильности. Особенно поразили строки: «Мать в состоянии беременности злоупотребляла алкоголем».

На каждом из последующих допросов он увлеченно рассказывал, как развлекался в камере: то разрисовал бритый затылок уснувшему сокамернику, то до отвала наелся яблок, которые в тюремной «дачке» (посылке) принесла бабушка. Именно бабушка Елисеева оказалась единственным человеком, который не забывал о том, что он вообще существует. Отец Витальки, едва я закончила последнее следственное действие, больше не показывался. Впрочем, так же, как и мать.

И только восьмидесятилетняя Виталькина бабушка – ровесница потерпевшей, то и дело заглядывала ко мне в кабинет, протягивая в морщинистой руке очередное заявление на свидание с внуком. Я знала, что весь путь от своего дома до милиции и обратно (около пяти километров в общей сложности), ей приходилось идти пешком. Всю пенсию она тратила на передачи для внука.

Вскоре была назначена и дата суда. Закрутившись с делами, я совсем забыла узнать о его результатах. Однако, проходя по коридору отдела мимо ИВС (изолятор временного содержания), неожиданно увидела Виталькину бабушку и самого его. Они стояли, крепко держась за руки, протянутые навстречу друг другу через решетку. Мальчишка рыдал навзрыд, а бабка смотрела на него так.… Не могу в точности выразить, как именно, но такого взгляда я бы в жизни больше не хотела видеть, это точно. Она смотрела на него, понимая, что видит внука в последний раз. У меня мороз прошел по коже, такой это был взгляд.

Я подняла глаза на сержанта из охрано-конвойной службы, кивнула на Елисеева. Он показал мне пять пальцев на одной руке и три на другой. Восемь лет! Даже я не ожидала столь сурового приговора, что тут говорить про Елисеева: было отчего зайтись в истерике. Приключение, которым он хотел похвастаться перед дружками, обернулось нешуточным сроком...

P.S.: через два года Марию Матвеевну Грязных все же настигла страшная участь. Ее насмерть забил кочергой наркоман, забравшийся в дом, в надежде разжиться деньгами. Виталька Елисеев отсидел положенный срок от «звонка до звонка». Его бабушка не дождалась возвращения внука, умерла вскоре после приговора. Еще спустя год Виталька вновь сел, на этот раз - за убийство. Вернется не скоро, ближе, когда ему стукнет сорок.

Что касается Коновалова, то он уже трижды «оттоптал» зону. Потом крепко подсел на героин и в свои двадцать пять больше похож на разваливающегося старика. Его мать, Валентину Николаевну, я не встречала уже давно…

г. Шадринск, 2008 год