От автора

Когда количество расследованных уголовных переваливает за первую сотню, приходит понимание, что десятки судеб, изученных в ходе следствия, оставляют в твоей душе след. Хороший или плохой - сказать сложно, ибо опыт - всегда опыт, даже если он ранит. Основное в работе следователя - люди. При этом каждая человеческая история совершенно уникальна, неповторима. И совсем неважно, история это рецидивиста-уголовника или впервые попавшего под следствие подростка. "Ты должна добиться того, чтобы человек захотел разговаривать с тобой. Именно с ТОБОЙ", - так меня учила наставница - подполковник. Это и стало главным принципом работы: диалог, способность наладить контакт. Даже с тем, кто вообще забыл, что такое человеческое общение и стал подобен дикому зверю.

вторник, 23 декабря 2008 г.

«ТРИ «СЕМЕРКИ»


Почти в каждом коллективе есть свой герой, свой Василий Теркин. Вот и в нашем служил такой сержант. Звали его Павел, фамилия была самая простая – Шипилов. Кличка имелась вполне созвучная – «Шипа». Однако называли сержанта каждый по-своему. Кто – «Паша», кто «Шипа», а кто-то ласково – «Шипочка».

Паша был чем-то вроде талисмана нашего отдела. За годы работы он прошел, наверное, все службы, которые имелись в отделе: крутил «баранку» в уголовном розыске, доставлял пьяных граждан в медицинский вытрезвитель и даже стоял на трассе у поста ДПС с полосатой палкой, тормозя нарушителей скоростного режима. Не смотря на то, что Шипа неплохо выполнял свои обязанности, ни на одном месте долго не задерживался. Причина вечного кочевания была одна: неумеренность в употреблении спиртных напитков.

Случая, чтобы Шипа мог не выйти на работу по причине пьянства, не бывало. Однако крепко принимавший на грудь сотрудник не вызывал у начальства чувства восторга, поэтому при любой возможности «сбагрить» в другое подразделение, его незамедлительно переводили с места на место. Шипа не унывал, и с одинаковой степенью рвения нес службу как на улицах города, охраняя общественный порядок, так и дорогах. Делал он это всегда весело, легко и как-то беззлобно. Но личный состав отдела любил Шипу вовсе не поэтому.

У Шипилова имелось патологическое свойство влипать в самые дурацкие истории. Содержание этих историй мгновенно становилось достоянием всего отдела милиции, и в дальнейшем бережно передавалось из поколения в поколение, превращаясь в милицейский фольклор. Причем, никаких цветистых дополнений и домыслов не требовалось, поскольку Шипа ухитрялся попадать в такие анекдотические ситуации, какие придумать было попросту невозможно.

Вот, к примеру, история, которая случилась на заре служебной карьеры, когда Шипа находился в должности милиционера ППС. Как и положено, он добросовестно патрулировал улицы города. На беду, его внимание привлек некий гражданин, разместившийся в сугробе. Шипилов поспешил к нарушителю, чей внешний вид, несомненно, оскорблял нравственность трезвого населения. Подойдя ближе, заметил, что мужик лежал бездыханным, по-видимому, давно замерзнув на нешуточном холоде. Не полагаясь на внешние признаки смерти, Шипа добросовестно взял мужика за руку, желая проверить наличие пульса. Кисть была одеревенелой и на ощупь ледяной.

Сообщив по рации в дежурную часть о случившемся, он присел рядом с покойником и, не теряя времени даром, стал заполнять бланк направления в морг. Вскоре подъехала труповозка, и Паша ловко забросил безжизненное тело в кузов. Направление на вскрытие, свернутое в трубочку, он, не найдя более подходящего места, засунул покойнику в сведенные судорогой пальцы.

На следующее утро разразился безобразный скандал. Пришедший в больницу медицинский персонал был ошарашен стуком и дикими криками, раздававшимися со стороны морга. Когда двери помещения открылись, то из покойницкой выскочил взъерошенный, но совершенно живой гражданин, огласивший окрестности нечеловеческими воплями.

Как впоследствии выяснилось, мужик, подобранный Шипой на улице и принятый им за покойника, действительно заснул в сугробе, напившись до состояния невменяемости. По дороге домой автопилот, видимо, полностью отказал, вследствие чего нетрезвый гражданин упал в сугроб, где и затаился. Шипа, оказавшийся на месте происшествия, совершил, выражаясь юридическим языком, классическую ошибку в объекте, когда решил проверить пульс на руке, которая, как оказалось, рукой вовсе и не являлась. Шипа искал пульс … на протезе, изготовленном весьма реалистично.

Придя в себя на утро в незнакомом помещении, алкоголик с удивлением обнаружил в фальшивых пальцах документ. Ознакомившись с его содержанием, согласно которому он в обязательном порядке должен был подвергнуться вскрытию, мужик огляделся по сторонам. Вскоре он сообразил, что соседи, молчаливо лежавшие рядом с ним, вовсе не спят. Осознание жестокой истины придало инвалиду небывалые силы, благодаря которым его вопли вскоре и были услышаны медиками, явившимися на работу.

Начальник отдела устроил Пашке жестокую выволочку, после чего с позором изгнал из кабинета. Потом полковник долго хохотал, укрывшись за веером должностных циркуляров.

С кем могло такое произойти? Только с Пашкой Шипиловым, который с огорчением разводил руками и восклицал:

- Ну, откуда я мог знать, что у него протез?!..

Каких только приключений не случалось с ним за те десять лет, которые мы прослужили в одном отделе, в какие дикие передряги он не влипал. Как-то раз после дежурства он в непотребном виде попался на глаза начальству. На приказ немедленно писать рапорт на увольнение, безропотно подчинился.

С рапортом, имевшим резолюцию «рассчитать», Шипа мгновенно скрылся в бухгалтерии, после чего с полными карманами денег, очень довольный, отправился домой. Через месяц он, как ни в чем ни бывало, вернулся на службу.

На вопросы товарищей Шипа скромно ответил:

- Так я вместо рапорта на увольнение, рапорт на отпуск написал. Я не виноват, что начальник не смотрел то, что подписывал.

Словом, время от времени, сержант Шипилов повергал коллег в изумление, попадая в истории, которые сначала передавались из уст в уста, а позднее занимали достойное место в анналах местного отдела. Но одна из последних – история про «три семерки», пошла гулять по всей области. Я ничуть не удивилась, когда мне ее рассказали корчившиеся от смеха сотрудники ДПС, дежурившие на границе с Казахстаном.

А дело было так: сержант Шипилов, в очередной раз сменивший должность с водителя дежурной части на должность постового КПМ, как всегда, не своей воле, расстраиваться не собирался. Тем более что ничего нового в этой работе, для него не было. Пару лет назад он уже стоял на трассе и махал «волшебной» палочкой, наводя порядок на дорогах.

Однако кое-что, видимо, он все-таки из новшеств не знал, поэтому, когда увидел несущийся на предельной скорости новенький «Мерс», решительно вышел на разделительную полосу и перекрыл движение. Дорогая тачка остановилась возле сержанта, как вкопанная. Кто находился внутри, он рассмотреть не мог, так стекла у «Мерса» были затонированы не только сзади и с боков, но даже и спереди.

«Что за крендели?» – Не успел подумать Шипилов, как задняя дверь автомобиля приоткрылась и показалась штанина цвета «хаки». Вдоль штанины, к ужасу сержанта, тянулся широкий лампас красного цвета.

Через минуту перед взором бдительного сержанта выросла огромная фигура, затянутая в генеральский китель и фуражку, сиявшую металлическими накладками. Глаза обладателя кителя, размещавшиеся непосредственно под козырьком головного убора, изготовленного явно по спецзаказу, сверкали непередаваемым бешенством.

Шипа, бесстрашно прошедший мясорубку локальных войн на Кавказе, мгновенно взмок под форменной курткой, как мышь. Собрав остатки сознания, которое готово было покинуть его в любую минуту, он приставил руку к каске и отрапортовал:

- Здравия желаю, товарищ генерал! Сержант милиции Шипилов! Выполняю поставленную задачу по охране общественного порядка и безопасности движения на вверенном мне посту!

Генерал заложил руки в карманы, важно покачался с носка на пятку и гаркнул хорошо поставленным командирским басом на весь бор, окружавший трассу с обеих сторон:

- Мать-перемать, тудыть-растудыть! Ты что, мать-перемать, сержант, не видишь, кого останавливаешь?!! Ты глаза разуй, когда своей палкой во все стороны машешь!!! Ты номера на моей машине видел? Ты знаешь, что это за номера, оглобля тебе в дышло?!!

Шипилов на ослабевших ногах подошел к бамперу и вежливо осмотрел фасад «Мерседеса», где на регистрационном номере красовалось три цифры «семь».

- Я тебя спрашиваю, сержант, ты знаешь, что означает номер на моей машине – три семерки?!! – Снова гаркнул генерал.

Пашу внезапно осенило:

- «Три семерки»? Портвейн, что ли, товарищ генерал?

Высокий начальник поперхнулся на полуслове. Отойдя от шока, вызванного неожиданным ответом милиционера, он в сердцах сплюнул. Оскорбленный до глубины души, хлопнув дверьми машины, генерал исчез в чреве «Мерса», который, взревев, за секунды превратился на горизонте в темную точку …

История эта в свое время наделала много шума. Генерал, правда, никуда жаловаться не стал. Но и тайной для руководства отдела происшествие с «тремя семерками» не стало. Наказывать, понятное дело, Шипилова не стали. Как говорится, какой вопрос, такой и ответ.

По какой причине Павел постоянно умудрялся попадать в подобные ситуации, ответить не рискнул бы никто. Но факт оставался фактом: к нему их притягивало, как к магниту. Кстати, работать с ним было одно удовольствие: надежный, рассудительный, спокойный парень. Встречая на улице, я всегда радостно тяну ему руку и говорю:

- Здорово, Паша! Ну, как дела? Что у тебя нового?

И будьте уверены: еще одна удивительная история не замедлит себя ждать.

«Негры в бору!»

«Негры в бору!»

- Ты в институте какой язык учила? Английский?
В дверях кабинета показался майор Чирков – бывший одноклассник. Когда-то мы сидели с ним за одной партой. Теперь Вадим служил оперативным дежурным в отделе милиции, я корпела над уголовными делами в следствии.
- Английский. А что случилось?
Всегда невозмутимый, сейчас Вадим выглядел сбитым с толку.
- Да негры у нас в дежурке, с КПМ привезли. Представляешь? Они по-русски ни бельмеса, а у меня в аттестате по языку «тройка». Поможешь?
- Сдурел? Какие негры в наших краях?
- Мне не до шуток, - расстроился дежурный, - иди, сама полюбуйся. Мужик позвонил на «ноль-два» и спрашивает: «А что это у вас по лесам негры бегают?» И трубку бросил. Мы сначала подумали, прикалывается. По трассе проехались – никого. Потом заметили, вроде кусты шевелятся. Серега Прохоров автомат вскинул и затвор передернул. Подействовало. Двенадцать рыл на дорогу вышагнуло, все – черные, как черти. В смысле, негры. Слушай, подходи к дежурке, ладно?
Я пожала плечами, встала. Негры.… Какие негры? Последний раз видела африканцев восемнадцать лет назад в Ленинграде. У нас им делать нечего: зауральское захолустье. Смотреть, в какую сторону хвост крутят коровам? Мельком взглянула в зеркало, поправила челку, шагнула в коридор.
В вестибюле, напротив дежурной части, на выставленных для посетителей креслах, сидели понурые задержанные. Все они были одеты в жалкого вида одежду. В руках мяли тряпичные сумки. Лица были и вправду темными. Хотя не настолько, чтобы можно было назвать негритянскими. Головы покрывали прямые и жесткие, черные волосы. Дух в вестибюле стоял острый, нездешний.
Из-за стекла «дежурки» с любопытством выглядывало несколько пар глаз. Зацокав тоненькими каблучками, прибежала «кадровичка»:
- Они по-русски говорят? Нет? А по-английски? Ой, я сейчас сама спрошу! Do you speak English? (Вы говорите по-английски? – англ.)
Капитан Исаева, работавшая в отделе кадров, тоже в свое время закончила иняз, поэтому я отошла в сторону. Какая, к черту, разница, кто будет переводить? Пусть она, возражений нет.
Hey, you! Stand up! What a beautiful man! (Эй, ты! Встань! Какой красивый мужчина! – англ.)
Смуглый парень, в которого Светка ткнула пальцем, застенчиво заулыбался и приподнялся с кресла.
- Sit down (Садись – англ.), - разрешила она и повернулась в другую сторону, - stand up! (Встать – англ.)
Иностранцы, один за другим, вскакивали, подчиняясь командам. К моему разочарованию, утолив лингвистическую жажду, «кадровичка» ретировалась. Пришлось браться за дело самой:
- Тебе чего от них надо-то, Вадик? Что бы документы показали, да?
- И пусть скажут, как на дороге оказались. И вообще, - Чирков сделал неопределенный жест, - куда направляются?
Пришлось вспоминать нужные фразы. Диплом иняза остался в далеком прошлом. А разговорный навык, как известно, теряется легко.
- Hi, gays! Your documents, please! (Привет, парни! Ваши документы, пожалуйста! – англ.)
Интерзасланцы засуетились. Из карманов, запазух и других потаенных мест стали появляться паспорта. От документов еще острее напахнуло нерусским духом.
- … Они из Шри-Ланки. Визы нет. Есть отметка, что прошли киргизскую таможню.
- Куда едут, спроси!
- Не едут, а идут, между прочим… Mister Kumar, where are you going to? (Мистер Кумар, куда вы направляетесь? – англ.)
Пожилой мужчина с достоинством кивнул:
- Moscow!
- And what about you, mister Vidgаykumar? (А вы, мистер Виджайкумар? – англ.)
Мистер Виджайкумар тоже не стал запираться:
- Moscow!
- Do you know you have not any permeation to go there? You have not visa, see you? (Вы знаете, что не имеете права ехать туда? Вы понимаете, что у вас нет визы? – англ.)
Над головами задержанных пронеслась волна ропота.
- Чего они там? Что говорят?
- Я знаю? Трещат по-своему. Имеем незаконное пересечение границы, Вадим Александрович. Звони в ФСБ. Из паспортно-визовой кто-нибудь будет?
- Здесь уже. Спроси, зачем им в Москву?
- What’s the purpose of your visit? (Цель вашей поездки? - англ.)
Вопрос предназначался всем и никому. Индусы повесили головы и мигом примолкли.
Чирков переговорил по телефону, задумчиво положил трубку на место.
- В ФСБ говорят: паспорта соберите, ждите нас. А куда этих обезьян девать, не сказали…
- Так, натурально, в «обезьянник». Вот документы, держи! Кстати, вон у того, длинного – паспорт просрочен, имей в виду. Все, я пошла!
- Куда «пошла»? Я их в камеру как загонять стану, палкой? Объясни, что к чему. Мол, задержим часа на три, не дольше: для выяснения обстоятельств.
Едва прозвучало слово «prison» (Тюрьма – англ.), индусы загалдели. Толпа вытолкнула вперед парламентера – того самого господина Кумара. Фиолетовая куртка подчеркивала и без того нездешнюю смуглость, брюки на тощем заду висели складками. Кумар приложил ладонь правой руки к сердцу и неожиданно поклонился. От удивления мы с дежурным, как по команде, открыли рты. Так с нами еще никто не здоровался.
Переговорщик бегло заговорил по-английски, поминутно налегая на оборот «I am so sorry but …» (Прошу прощения, но … - англ.). Слава Богу, больше он не кланялся.
- … Вадик, он говорит, что едут в Москву на заработки. Про визу ничего не знают, заплатили, вот их и везут. До нас добрались на автобусе, но он сломался. Велели ждать, на дорогу не соваться. В лесу их случайно заметил местный мужик. Потом увидели полицейского с автоматом, испугались и сдались.
- Всё?
- Ну, почти всё.…Еще они есть просят….
Возле решетки временного изолятора индусы сбились в кучу, заметно сникли. Они поминутно спрашивали, сколько придется провести времени в заточении.
Don’t worry! – Успокаивала их, - not for a long time. Three hours only! (Не беспокойтесь! Это не надолго. Только на три часа! – англ.)
Сержант открыл двери и отступил в сторону, пропуская иностранцев. Те с ужасом уставились на лестницу, которая вела в подвальное помещение. Входить в изолятор они боялись. Пришлось пойти на хитрость. Объяснила, что задерживают ужин: после размещения в камерах им предложат поесть. Это сработало, индусы, радостно стрекоча, устремились вниз. Видно, и вправду были очень голодны. Еще полчаса пришлось потратить на опись их личных вещей.
Вопрос с питанием начальник отдела решал лично. По закону, задержанным для установления личности, еда не полагалась. Однако руководство решило потратиться, и закупило полтора десятка порций в местном кафе. Проворно орудуя ложками, смуглолицые нарушители границы с жадностью поглощали пюре с котлетами, заедая кусками белого хлеба и запивая компотом.
«Соседи», как между собой милиционеры называли офицеров ФСБ, появились на удивление быстро. Алексей, высокий, приветливый парень, взял стопку документов.
- Поможете нам? Нужно сравнить фото.
Индусов снова вывели в вестибюль. Как будет по-английски «стройся», «ровняйся», «смирно», понятия не имела. Ну, не учили нас таким словам в институте. Зато учили не теряться в любой ситуации и ловко применять синонимы. Словом, через пару минут перед дежурной частью выстроилось каре. На вид – ни дать, ни взять, строй беглых каторжников с Карибских островов.
Алексей подавал паспорта. Разобрав труднопроизносимое имя, гаркнула:
- Амитабх Рекха!
- Yes, mad’m! (Есть, мэм! «Мэм» - обращение в армии к женщине-офицеру) – англ.) – Неожиданно бойко отозвался тщедушный индус, сделав шаг вперед. С правой ноги!
Я озадаченно оглянулась. Фээcбэшник протянул еще один паспорт. Перекличка продолжилась:
- Сикх Кумар!
- Yes, mad’m!
Давешний парламентер, утратив просительные нотки, отрапортовал деревянным голосом. Так же, как и предыдущий индус, он сделал четкий шаг вперед.
- Твою мать! Леша, это же солдаты! – Пораженная увиденным, прошипела я.
Процедура проверки закончилась. Все индусы продемонстрировали чудеса строевой выправки. По команде они лихо перестроились в шеренгу и пешим маршем отправились на вокзал. Было решено отправить их обратно, на историческую родину. Но для начала нужно было доставить на границу с Казахстаном. Сопровождали колонну ребята из охранно-конвойной службы. Остаток денег, выделенных на довольствие, я потратила в магазине.
Когда сунула Кумару пакеты с печеньем, он благодарно сверкнул зубами:
- Thanks! (Благодарю! – англ.)
Милиционеры дружески хлопали его по плечу и подбадривали:
- Бери-бери, Маугли, бананьев у нас все равно нема!
Строй беглых каторжников вскоре скрылся за поворотом, вдогонку им бежали восторженные ребятишки. Оператор с местной телестудии складывал треногу видеокамеры, выглядел он чрезвычайно довольным. Грядущий выпуск новостей был обречен на успех.
Дежурный с облегчением вздохнул:
- Ну, слава тебе, Господи, ушли! Слушай, что ты там говорила: они солдаты, что ли, оказались?
- Кто, индусы? Да кто их знает, хотя похоже на то. Видел, как они вышагивали? Что теперь об этом говорить? Мы свое дело сделали: нарушителей задержали, куда надо сообщили, сопровождение обеспечили. Дальше – не наша головная боль.
Вскоре одна за другой были задержаны еще две группы иностранцев. Одна из них снова состояла из шри-ланкийцев, другая – из румын. На этом попытки налаживания незаконного трафика иностранной рабочей силы прекратились. То ли потому, что наступила зима, то ли потому, что кто-то понял: деревенские «копы» тоже не лыком шиты, спуску не дадут.
Я до сих пор не знаю, кем оказались на самом деле задержанные индусы. Строевая выправка гастарбайтеров, половина из которых имела приставку в фамилии – Сикх - не давала покоя. Время шло, подробности забывались.
Через год и один месяц грянула роковая дата: 11 сентября, в Америке рухнули башни-близнецы. И сикхи, бойко сновавшие по зауральскому бору, снова пришли мне на память…



Лариса Бем, г. Шадринск
сентябрь 2007 года

«ЖЕНЬКА»

Это было обычное дежурство, каких к лету 1994 года у меня насчитывалось уже более сотни. Дежурные сутки выдались спокойные, к ночи оперативная группа выезжала на места происшествий не более пяти раз. Вполне терпимо.

Стоя на заднем дворе отдела, я с наслаждением вдыхала воздух летней свежей ночи, слушала привычные милицейскому уху звуки: гулкий лай служебного пса по кличке «Бухало», невнятное бормотание рации в «УАЗике». Город, укрощенный жарой и усталостью, постепенно затихал.

Я гадала: достать из сейфа дело или не доставать, может, лучше поспать, уютно растянувшись на расставленные в рядок стулья? Не успела приятная мысль оформиться в виде решения, как в кабинете противно запищал телефон прямой связи с дежурной частью. Кстати, кто-нибудь знает, почему ночью телефоны пищат так особенно противно?

- Не спишь? – Спросил майор Комарцев.

- Не сплю! – Ответила, поразившись глупости прозвучавшего диалога.

- У нас заявление, подходи…

До дежурной части от кабинета, расположенного в двадцати метрах от общего здания отдела – ровно две минуты ходьбы. Почему не подойти к заявителю? Подойду, и даже с удовольствием. Еще пара минут безмятежного наслаждения ночью – мои.

За стеклянным барьером крутилась лысоватая голова старшего оперативного дежурного Борьки Комарцева. Дежурить с ним не любили. Причем, из чистого суеверия. В его смену обязательно «заявлялись» трупы, причем самого гнусного и отвратительного вида – то «расчлененка» какая-нибудь, то поджаренный на панцирной сетке кровати «бомж». По этой причине в отделе к Комарцеву намертво прилипла кличка «Борис Кровавый».

Комарцев увидев меня, мотнул головой в сторону коридора, после чего ехидно заметил:

- «Повезло» нам: попытка изнасилования. Потерпевший сам пришел, там сидит…

- Потерпевший? – Поразилась я, - не потерпевшая?

Дежурный коротко хохотнул, и завернул похабную фразу, из которой следовало, что в милицию обратился молодой парень, ставший жертвой активного гомосексуалиста. От «ядрености» выражений я к тому времени уже давно не морщилась, но несдержанность офицера, неосторожные слова которого могли быть услышаны самим заявителем, сильно разозлила.

Я заглянула за угол в коридоре. Так и есть – вот он, наш паренек.

Потерпевший сидел на корточках, обхватив худыми руками острые коленки и низко опустив голову. Мне показалось, что на вид ему лет 15-16, не больше.

- Молодой человек, пойдемте со мной! – Пригласила я его с собой.

Когда он поднял лицо, я отчетливо увидела, как по нему пробежала волна ужаса, стыда и отчаяния. Паренек с видимым усилием оторвал спину от стены, медленно поднялся, и нехотя поплелся вслед за мной. В какой-то момент даже показалось, что он готов сбежать куда глядят. Только вот ноги его, видно, не очень слушались.

Невысокий ростом, одетый кое-как, с давно нечесаными и нестриженными волосами, он выглядел в точности, как потенциальная жертва насильника. В кабинете без сил упал на стул, обхватил руками голову и застонал.

- Я не буду с вами разговаривать, - сказал он, спустя какое-то время. – Я не могу с вами разговаривать на ЭТУ тему. Понимаете?

- Молодой человек! Я – следователь. Это - как врач.

- Прежде всего, вы – женщина, неужели так сложно понять? У вас что, в отделе нет ни одного следователя – мужчины?

«Да, есть, - про себя подумала я, - только тебе - лично тебе – от этого легче не будет. Свою порцию скабрезного любопытства ты равнозначно можешь получить, как от женщины, так и от мужчины. Никакой следователь мужского пола среди ночи не ринется в отдел только потому, что потерпевший не желает разговаривать с разнополым представителем власти. Да и мне, в таком случае, как специалисту – грош цена». Приготовив бланки протоколов, я положила перед собой пачку сигарет:

- Курить будешь? Куришь?

Жадно сделав несколько затяжек, паренек успокоился настолько, что смог внятно ответить, что зовут его Женя, живет он в В* поселке, раньше работал в городской больнице. Я оставила попытки немедленно выяснить приметы преступника, чувствуя, что это неминуемо вызовет новый приступ истерики, и принялась заполнять лицевую сторону бланка. Он охотно сообщил, когда, где родился, указал свой адрес.

Реакция на вопросы о семейном положении и наличии детей (как ни странно, ему оказалось не 15 или 16 лет, а все 19) была именно такая, какую и ожидала: парень был болезненно польщен. Он поверил, что никто не думает, будто он сам был виноват в том, что на него напал маньяк. У него предположили наличие мужественности! Ответ дал основания полагать, что если психика парня не была больной, то и здоровой ее также трудно было назвать.

Неожиданно тонкая нить наметившегося доверия оборвалась, когда я задала вопрос о судимостях. Передо мной в одно мгновенье вновь сидел на стуле закомплексованный оборвыш, «закрывшийся» от общения, скрестив под стулом ноги и сложив на груди исцарапанные запястья рук.

- В прошлом году. За хулиганство, - сухо ответил он.

- За хулиганство? Странно, ты не похож на хулигана, Женя. Как это получилось?

Парень нерешительно посмотрел на меня, потом пригладил растрепанные вихры.

- Рассказать? Но вам, ведь, наверное, некогда?

Мне действительно было некогда. И даже более чем. Я бы предпочла, чтобы потерпевший быстренько сообщил мне приметы нападавшего. Я бы передала их в дежурную часть, а там объявили бы операцию «Стрела» и приступили к розыску преступника.

- Говори. Ты же сам к нам пришел.

Последовавший за этим рассказ я постараюсь передать как можно ближе к тому, как мне изложил его сам Женька. Прежде всего, оказалось, что его внешний вид и речь сильно отличались. Без сомнения, он много читал, мало с кем общался и поэтому ухватился за случайного слушателя с жадностью:

- Я с матерью живу. Сейчас, я имею в виду. Она всю жизнь пила и отдала меня – маленького, в детский дом. Там кормили. От старших, конечно, «прилетало». Ну, как обычно. Мать ко мне не ездила, но – писала. В детском доме я трусливый был, сдачи никому дать не мог. И не рос никак! После детдома она позвала к себе жить. Как я обрадовался! Пить, конечно, мать так и продолжала, но я надеялся, что бросит, если уж позвала к себе в дом. Сначала все было нормально. Ну, или я сам так считал. Я же всю жизнь в «куче» жил, а тут – своя комната. Неважно, что в комнате кроме раскладушки почти ничего не было. Потом мать денег стала просить. Нет, не подумайте, что мне было жалко! Это нормально. Я ведь сын, значит, помогать должен. Вскоре работу нашел. Только понял: я снова один, сам за себя. Просто живу не в общей спальне. Работать устроился в морг. Спросите, почему? Я говорил: трусливый был. Вроде решил себе доказать - смогу. Работа шла, если честно, не очень. Один раз в ночное дежурство даже сознание потерял, так жутко стало. Другие санитары смеяться надо мной стали, когда заметили, что боюсь покойников. Днем еще ничего, но вот ночью. … Говорили: «Ты что, Женька, боишься им больно сделать? Так им уже все равно!» И раз-раз руки им веревкой перетягивали, как положено. Я не мог так, всегда обращался с телами бережно. Конечно, понимал, что им не больно. Но всегда помнил, что они – чьи-то родные, кто-то их любил. У меня самого из родных – одна мать. За все годы она не сказала мне - «сынок», и ни разу не поцеловала. Но ведь, наверное, не у всех так?.. Начальство про обмороки узнало – стало только в дневные смены ставить. Ночью – в приемный покой. Больного там привезти – увезти или наверх отправить.

Как-то раз отправили меня за снимком из приемного покоя наверх. Смотрю, в коридоре на кушетке женщина молодая лежит, а ее от боли корчит. Подозвала меня, просит: «Позови врача, мне плохо!» Я тут же вернулся к медсестричкам, объяснил. Они чай пили. Отвечают: «Все, заканчиваем!» Я к женщине подошел, успокоил: «Сейчас вас врач посмотрит». Снимок мне пришлось ждать долго, около часа. Когда вернулся, волосы дыбом встали – женщина все еще лежала одна, никто к ней не подошел. Бросился, а она уже только шепчет: «Врача, у меня двое детей»… Двери в кабинет распахнул, а те все еще – вы представляете? – чаи распивают. Крошки кругом. Противно! «Что же вы делаете? – Кричу, - вы же фашисты, там, в коридоре человек умирает!» А они мне вежливо так: «Ты, Женя, санитар, вот и иди, своими делами занимайся! А мы свои и без тебя знаем!» И за дверь выставляют. Что со мной дальше произошло, плохо помню. Говорят, ругался самыми последними словами. Ну, не мог я понять: в двух шагах человек умирает, женщина, мать – в конце концов, а они печенье едят, чаи пьют! Пригрозили, что милицию вызовут. Телефон, говорят, я об стену разбил. Что самое подлое – врач тут же появился. Стал кричать на меня. Дальше – снова провал, ничего вспомнить не могу.… Потом оказалось, что женщина в коридоре так и умерла, не дождавшись помощи. Начальство заявление в милицию накатало. Так и написали – я виноват, из-за меня больной помощь своевременно оказать не смогли. Характеристику написали такую, что мне только в дурдоме и место. Женщина-следователь, которая дело мое вела, попалась хорошая. Правда, в суд дело все-таки направила. По хулиганству: телефон-то я все-таки разбил. Судила меня тоже женщина, дала 1 год – условно. Значит, поверила мне, а не им. Только ведь человека все равно не поднимешь, правда?..

Женька подавленно замолчал, вертя в пальцах затухший окурок. Потом он неожиданно поднялся и направился к двери.

- Знаете, не буду я никакого заявления писать. Я подумал – сам виноват. Мужик этот, он сам подошел на улице, позвал в подъезд. Я зачем-то пошел. Сделать он мне все равно ничего не успел: я вырвался и убежал. Когда на дорогу выскочил, смотрю – ваша машина. Сначала мне очень плохо было, противно. Теперь поговорил, на душе стало легче. Я что подумал? Все-таки хорошо, что в милиции женщины работают… Прощайте!

Он развернулся и быстро ушел, ни разу не оглянувшись. Маленький всклокоченный вечный детдомовец. Всегда один, сам за себя.

Несколькими минутами позже я позвонила в «дежурку» и дала отбой. И только тогда вспомнила, что не успела спросить у Женьки его фамилии. Отвернувшись к окну, я смотрела в черноту. На душе было паршиво …


г. Курган, 1994 год