«НАКАЗАНИЯ БЕЗ ВИНЫ НЕ БЫВАЕТ»

Разберитесь!

Начальник вышел из кабинета. На столе оставил три листочка бумаги, соединенных скрепкой. Ну, что за преступление Бог послал? В этот день Бог послал нам «бытовуху»: некому гражданину Муганцеву, некий гражданин Никифоров нанес два ножевых ранения. Один удар пришелся в спину, другой – в шею. Эксперт оба признал проникающими. Вот странно, ни одного объяснения. Только рапорт дежурного, справка из больницы и формальный осмотр места происшествия.

Конечно, можно было сбегать к руководству и постучать кулаком по столу, поскандалить: что за сбор материала участковым по тяжкому преступлению? Выдрать, как кота помойного! Можно-то, конечно, можно, да что толку? С делом все равно самой разбираться.

Первый звонок в больницу. Муганцев был жив, но разговаривать не мог: не отошел от наркоза, к тому же оказались поврежденными голосовые связки. В кабинете опера дожидался допроса подозреваемый. Сорокапятилетний Никифоров был одет в куртку и брюки, купленные не так давно, но засаленные и донельзя мятые. Жидкие волосенки торчали на затылке веером, как у нашкодившего воробья. В глазах задержанного ни боязни, ни раскаяния. Плескалось растерянность и … затаенное торжество.

- Рассказывайте, Виктор Александрович, как все произошло!

Предприняв несколько попыток убедить, что к Муганцеву в роковой вечер не подходил, Никифоров, в конце концов, нехотя сознался:

- Ну, я ударил. Поругались мы…

- Почему поругались, чем ударили? Ножом?

- Да нет, стамеской.… Не думал, что так все серьезно обернется. Хотел попугать, на том и разойтись…

К моменту допроса вместе с оперуполномоченным мы успели обойти всю улицу, на которой разыгралась трагедия. Знали, что Никифоров и Муганцев встретились на дне рождения соседки – Зойки Пичугиной – дамы известной в поселке Савино своим пристрастием к спиртному.

На огонек к Пичугиной можно было заглянуть без приглашения, прихватив бутылочку беленькой, и рассчитывать при этом на приличную закуску – холодец, или, к примеру, банку соленых огурцов. Уважающий себя человек с Зойкой отношений поддерживать бы не стал.

О Никифорове все соседи говорили хорошо: золотые руки, труженик, столяр, каких поискать. Сам по себе добрый, безответный, даже – бесхарактерный. С женой явно не повезло: Роза – дамочка разбитная, мужу не готовит, не стирает, в доме - непролазная грязь. Как сошлись, стал вместе с женой выпивать. В первом браке за Никифоровым такого не наблюдалось…

- Попугать? И два раза стамеской ударить? Не в ногу, не в руку, заметьте, а в спину и шею. Виктор Александрович, вы хоть понимали, что могли убить Муганцева? Били-то в жизненно-важные органы?

Никифоров склонился, закрыл лицо ладонью и зарыдал:

- Чтоб он сдох, этот Муганцев, поделом досталось! Ни о чем не жалею!.. Сколько теперь сидеть придется, сколько мне дадут?

Мы переглянулись с опером. Что-то в этой истории было не так, чего-то задержанный не договаривал. Отправив Никифорова в ИВС, решили еще раз встретиться с Зойкой Пичугиной.

- У Никифорова с Муганцевым до этого вечера ссоры были? Может, деньги кто кому должен был?

Пичугина смотрела снисходительно, от нее несло перегаром. Вот уже третий день она не могла выйти из «штопора»:

- Ссоры? А вы с Розкой Витькиной потолкуйте! Пусть расскажет, как в прошлом году Муганцев с другом к ним гости заходил.

- В гости? И что произошло?

- Муганцев Розку изнасиловал, вот что! А Витьку смотреть на это заставил. И не просто заставил, а сначала избил и стулу привязал. Мол, гляди, как с твоей женой развлекаться буду.

Стало понятно, почему Никифоров никакого раскаяния не чувствовал. Наказал обидчика, хотя и не сразу. Что же, ждал целый год, выбирал подходящий случай? Роза Никифорова встретила на пороге дома. Не в меру, и не по возрасту подведенные глаза, опухшее лицо – так выглядела женщина, по чьей милости, Никифорову предстояло несколько лет «топтать зону».

- Вы извините, у меня не прибрано…

Не прибирались в доме уже года два, не меньше. Пол под каблуками скрипел от грязи и крошек, покрывавшими его толстой коркой, а на немытой груде посуды вовсю цвела плесень. Не без содроганья присев на липкий табурет, я стала задавать вопросы.… Разговор закончился нескоро. Теперь все встало на свои места. В отдел возвращались, физически ощущая на себе грязь – физическую и моральную - полученную от общения с женой подследственного.

… Виктор Никифоров два года назад встретил Розу и сразу влюбился. Бойкая, веселая и острая на язык – таких женщин деревенский мужик еще не встречал. Его дети от первого брака выросли, жена уехала в город, пресытившись жизнью – дом – грядки - коровник. Он не стремился вслед, занимался тем, к чему привык – столярничал, вырезая затейливые рамы для зеркал, выстругивал табуретки и столы. Ему, одинокому, на все хватало.

Роза изменила привычный уклад раз и навсегда. Во-первых, ей постоянно требовалось общение, в дом к Никифоровым стали приходить гости, но какие! Выпивохи и местные лодыри шли, не переставая. Возражать хозяин не решался, да и не умел. Тем более, обнаружил, что, выпив за компанию, бездельники уже не так и раздражали его. А во-вторых, он продолжал любить жену. Даже не смотря на то, что дом, где родились и выросли дети, постепенно превращался в сарай.

Однажды к ним зашел сосед – Андрей Муганцев – парень молодой, крепкий и наглый. Никифоров Муганцева не понимал и боялся. Не работает, пьет все время.… На какие деньги пьет, почему не хочет работать? Муганцев огляделся, попросил выпить. Ни выпивки, ни денег в тот вечер у Никифоровых не было, это рассердило непрошенного гостя. Слово за слово, завязался конфликт. Муганцев с подоспевшим другом жестоко избил хозяина, забрал наручные часы. Этого им показалось мало, и они придумали забаву – надругаться над Розой. Никифорова привязали к стулу и заставили смотреть.

Супруги решили в милицию не обращаться – стыдно, да и Муганцева боялись не на шутку. Вдруг отомстит? Прошел почти год, с обидчиками дороги не пересеклись за это время ни разу. И тут этот день рождения у Зойки Пичугиной, будь она неладна! Никифоров столкнулся с Муганцевым в сенях. Тот похабно ухмыльнулся:

- А-а, и ты тут! Ждите с женой в гости сегодня, она, небось, соскучилась?

В душе всегда спокойного и нерешительного Никифорова полыхнула ярость:

- Придешь – пожалеешь!

Муганцев расхохотался. Невысокого роста и хлипкого телосложением Никифорова он не боялся. Схватил за шиворот и выбросил во двор, как щенка:

- Что ты мне можешь сделать?

Тот попробовал ударить обидчика кулаком, но Муганцев отстранился и нанес удар чудовищной силы. Никифоров отлетел в сторону и потерял сознание, а когда очнулся, в голове была только одна мысль: «Отомстить!» Как бежал домой, как схватил с верстака стамеску, помнил плохо.

Муганцев все еще был во дворе. Первый удар пришелся в спину, стамеска вошла между лопатками, сразу брызнула кровь. Муганцев повалился лицом вниз, а Никифоров схватил его за воротник и в исступлении ударил еще один раз – в шею. Противник захрипел, оглянулся и … стал подниматься на ноги. Оцепенев от ужаса, столяр следил за тем, как Муганцев повернулся и вдруг побежал прочь, зажимая руками рану, из которой фонтаном била кровь...

Муганцев несколько дней провел в реанимации, балансируя на грани жизни и смерти, но молодой организм все же взял свое. Спустя полтора месяца он был выписан и перевезен родителями домой. Бледный и навсегда прикованный к инвалидной коляске, он был обречен на долгие годы депрессии, тоски и одиночества.

Удар в шею пришелся так, что в позвоночнике оказался поврежденным какой-то нерв, из-за которого насильник не мог больше двигать ни руками, ни ногами, ни … разговаривать. Все, чем он самостоятельно управлялся – так это глазами. На вопросы, требующие ответы «да», Муганцев прикрывал веки, а на ответы «нет» - широко распахивал глаза.

В какой-то момент допроса я заметила, как у него покатилась по щеке слеза, а лицо исказила гримаса. Едва ли не впервые, не ощутила к потерпевшему ни капли сочувствия. Зло, сотворенное им, вернулось обратно, ударив в тысячу раз сильней. Жаль было только самого Никифорова. Суд приговорил его к шести годам лишения свободы.

- Много дали, - сокрушался он, - несправедливо.

- Как сказать, ведь Муганцев теперь все равно, что овощ. Даже хуже: все понимает, а сделать ничего не может. Ты, Александрыч, веди себя там хорошо. Может, по УДО освободят.

Он уже не слушал, мыслями был в другом месте. Я понимала Никифорова, но никогда не оправдывала его поступок. Он совершил преступление и наказан был вполне справедливо. Чаше всего вспоминала про уголовное дело по другой причине. Думала, насколько точно здесь сработал библейская заповедь «каждый получает то, что заслуживает». Насколько точно и справедливо…

г. Шадринск, 2007 год

БАНКА С ПАУКАМИ

- Как считаете, раскроем преступление?

На столе лежало уголовное дело с надписью на обложке: «Кража денег из бухгалтерии ОАО «Запрудное». Две недели назад взломщики, отключив сигнализацию, забрались в сельскую контору, откуда украли полтора миллиона рублей. Причем, деньги утащили вместе с сейфом, открыть который на месте не смогли, хотя и пытались.

Вопрос начальника отдела изначально был поставлен некорректно: спрашивать о раскрытии преступления у следователя – дело неблагодарное. Следственным путем преступления раскрываются крайне редко. Это только в кино следователь сидит часами в засаде, в надежде задержать бандита. Раскрытие – прерогатива опера.

Возражать полковнику я не стала. Раскроем – не раскроем? Должны раскрыть! Полтора миллиона – зарплата целого предприятия, люди остались без копейки, на носу – праздничные дни. Работать по делу выпало вместе с майором Полиевским, опером редкого сыщицкого таланта, и что особо важно – большой сыщицкой удачи. Впрочем, кто сказал, что везет тому, кто ничего не делает?

Дерзость преступления поражала: проникнуть в контору, находившуюся в центре села, погрузить в багажник громоздкий сейф - на это нужно было решиться. Ни у кого не вызывало сомнений, что существовал наводчик из местных, а вот действовать с таким размахом могла только организованная группа.

Рано утром дома зазвонил телефон:

- Собирайся в отдел, «клиента» привезли.

- По сейфу? – Обрадовалась я, узнав голос Полиевского.

Подозреваемый – высокий и крепкий парень по имени Алексей – находился в кабинете оперов. По хмурому лицу майора Полиевского и спокойному – задержанного, я догадалась, что результаты разговора складывались не в пользу опера.

- Не при делах я, - улыбался Алексей, - домой ехал, когда меня тормознули.

Я уже знала, что сотрудниками ГАИ был остановлен подозрительный автомобиль, в котором находились четверо. Не успел инспектор потребовать документы, как компания бросилась врассыпную, задержать удалось только Алексея Неустроева. При досмотре салона обнаружили рацию, в точности похожую на рацию, похищенную на днях при ограблении магазина бытовой техники.

Дело по этому преступлению также находилось у меня, так как опера связывали грабеж с кражей денег. Неустроев имел друзей в селе Запрудном, жил не по средствам, ранее был судим. Словом, идеально подходил на роль похитителя денег из сельской конторы. Не было только одного - прямых доказательств.

Заметив, что опер едва держится на ногах после бессонной ночи, предложила:

- Отдохни. С Неустроевым сама поговорю.

Разговор длился пять часов подряд. За это время Полиевский несколько раз заходил, занося то одно заключение дактилоскопической экспертизы, то другое. Постепенно тон беседы с Неустроевым изменился. Убедившись, что на одном из преступлений «засветились» его собственные «пальчики», а на другом – приятеля, Алексей решил поторговаться:

- Домой отпустите, если расскажу про кражу денег из конторы?

В кабинет начальника КМ зашла, качаясь от усталости:

- Александр Васильевич, срочно нужна машина. Поедем на выемку сейфа.

Вереница милицейских автомобилей направилась по указанию Неустроева вдоль трассы и остановилась в нескольких метрах от дорожного указателя.

- Здесь! – Махнул рукой жулик на снежные валуны.

Я с недоверием осмотрелась: никаких признаков, что под сугробами укрыт сейф, не было. Однако майор Полиевский вытолкнул из машины понятых, всучил Неустроеву в руки лопату, приказал:

- Копай!

Проваливаясь по колено, Алексей спустился с дороги. За ним, как тень, следовал оперативник. Если задержанный решил разыграть спектакль, что бы сбежать, то шансов никаких не было: с майором такие номера не проходили. Однако Неустроев сбегать не собирался, сбил локтем снежную шапку с сугроба. Сразу показался край выщербленного металлического сейфа.

- Деньги там? – Спросила я.

Алексей помотал головой:

- Нет, успели поделить.

То, как откапывали и «выдергивали» тяжелый сейф на трассу, зацепив тросом за бампер автомобиля, эксперт дотошно снимал на видеокамеру. Теперь Неустроеву отвертеться от собственных показаний не удалось бы ни при каких обстоятельствах. Вот она – снежная равнина, вот - Неустроев, пробирающийся по целине к едва заметным холмам. Вскоре взору понятых предстали кувалда, увесистые молотки и зубило – инструменты, которыми бандитам удалось вскрыть сейф. Рукоятки предметов, налипший на них снег были окрашены родамином в ярко-малиновый цвет: сработала «химловушка», укрытая среди банкнот.

Через пару недель был не только установлен состав группы, но и выявлен ряд других преступных эпизодов, в которых были замешаны приятели Неустроева. Четверо парней в общей сложности совершили семь преступлений. В основном, это были кражи из магазинов, зажиточных квартир и автомобилей из гаражей. Ущерб по каждому отдельно взятому эпизоду квалифицировался как «особо крупный».

Негласным лидером группы являлся некий Геннадий Воловец, молодой человек незаурядного ума и чрезвычайной изворотливости. Собственными приятелями вертел, как хотел. Продумывая преступление, Воловец давал четкие инструкции каждому, отведя себе роль мозгового центра. Ни на одно «дело» сам не ходил, всегда дожидался возвращения подельников на безопасном расстоянии.

Кроме разработки планов, Воловец держал в своих руках все нити от каналов по сбыту краденого. А товара после каждого дела было немало. Десятки телевизоров, видеомагнитофонов, несколько автомобилей – все это Воловец переправлял в соседний район.

Доказать роль Воловца, как организатора, было сложно: показания подельниками давались неконкретные. Осознать, что Воловец использовал их «втемную», поручая самую опасную часть преступного замысла, у них попросту не хватало интеллекта. Недалекие, но падкие до денег – выбор приятелей расчетливого Воловца не был случайным.

Вскоре Неустроев, Воловец и третий соучастник по кличке «Обезьяна», были арестованы. Четвертого – Володьку Деникина, сразу разыскать не удалось. Но Александров планомерно отрабатывал его связи, поэтому никакого сомнения в том, что Деникин отыщется, не было.

Обыска, проведенные по «веерной» методике, дали хорошие результаты. Нескольким владельцам нам удалось вернуть пропавшие авто. Особенно радовался потерпевший, к которому машина попала прямо из воровского отстойника. Сбытчики не только отладили ходовую часть, но и мастерски перекрасили кузов. Изъяли несколько единиц видеотехники, порядка ста тысяч рублей было передано руководству ОАО «Запрудное» в счет погашения ущерба. Однако большая часть денег из сельской конторы так и оставались невозвращенными.

Вчитавшись в строки постановления о привлечении в качестве обвиняемого, Неустроев поначалу взвыл:

- Какие полтора миллиона рублей? Миллион был!

Мало-помалу разобрались. Выяснилось, что, вскрыв сейф и вернувшись с мешком денег, приятели разложили их на столе. Неустроев, больше всех испачкавшийся в родамине, пошел мыться в ванную. Воспользовавшись его отсутствием, оставшиеся в комнате члены группы нагло «закрысили» от товарища несколько пачек с крупными купюрами. При Неустроеве демонстративно пересчитали куш – получился миллион с небольшим остатком.

Получив причитающуюся долю, под скрытые ухмылки товарищей, Неустроев принялся мечтать. Рассказал, что купит автомобиль из салона – чтобы не возникало недоразумений с документами. Машину, он и вправду, купил. Оставшиеся деньги спрятал в диванных подушках, где они благополучно и были обнаружены при обыске.

Небольшая сумма нашлась и у другого подельника – Ивана Зеленина по кличке «Обезьяна», почти всё было проиграно в карты. У Деникина история была иная – тот слыл убежденным кришнаитом, а по совместительству и наркоманом, поэтому деньги потратил на «просветление сознания». А вот Воловец надежно припрятал свою долю, при обыске обнаружились лишь дорогие пижонские ботинки, которые Генка не удержался, купил сразу после кражи в конторе.

Между прочим, отец Воловца работал в ОАО «Запрудное» инженером. Именно от него сын узнал, что в кассу скоро завезут крупную сумму денег. Убедившись, что отец успел получить зарплату, Геннадий созвонился с друзьями и дал команду к действию. Родители Воловца не хотели верить в виновность сына до последнего:

- Гена, наш Гена? Да вы что? Он же ни в чем не нуждался: дом – полная чаша.

Что правда, то правда. Дом родителей Воловца стоял на отшибе села, бросался в глаза своей добротностью издалека. Одеваться Геннадий любил модно и дорого. Всюду разъезжал на новенькой «семерке». Но односельчане высокомерного парня не жаловали. Как вообще в деревнях не жалуют тех, кто с соседями «шапки не ломает», да еще и сидит при этом на родительской шее. Попав на тюремные нары, Воловец твердо стоял на своем: в преступлениях не виноват.

Ваня Зеленин по кличке «Обезьяна» на очной ставке наивно таращил глаза:

- Гена, ты чего? Значит, нам с ребятами – на зону, а ты вроде как ни при делах?

- Я тебя вообще почти не знаю, что ты несешь? - спокойно отреагировал Воловец.

Услышав это, «Обезьяна» только всплеснул руками. Алексей Неустроев почти не запирался. Конечно, старался не выпячивать своих «подвигов». Физически развитый, он всегда выполнял самую тяжелую работу: вскрывал гаражные ворота, когда того требовали обстоятельства, волок на себе сейф. «Кидалово» с деньгами потрясло его.

Вскоре пришло время задерживать Деникина. Майор Полиевский, на ходу запахивая куртку, заглянул в кабинет:

- Александра, поедешь с нами?

- Спрашиваешь! Конечно, поеду.

Выбор места, где решился укрыться от милиции Деникин, был оригинален. Когда подъехали к зданию психиатрической лечебницы, расхохотались, не сговариваясь. Опера сновали по палатам, а я подошла к медсестрам.

- Заберите вы его от нас, Христа ради! – Взмолились они. - Надел, хуже горькой редьки: в коридорах пляшет, поет: «Хари Кришна, хари Рама!» Больных беспокоит, научил их, теперь уже хором песни затягивают!

Всклокоченного Деникина в больничном халате и тапочках затолкнули на заднее сиденье служебной машины и повезли прочь от «дома скорби».

- Представляешь, в сортире решил спрятаться. Прямо с унитаза снял, - поделился подробностями Полиевский.

Душевнобольным Деникин не был, что и подтвердила проведенная экспертиза. Показания давал бойко, топя подельников направо и налево. Единственная цель, которую преследовал – обелить себя, чтобы получить минимальный срок. Ведь это только в песнях поется о тюремной романтике, в жизни все наоборот.

Вспоминая поведение каждого, в голову пришло сравнение – подследственные вели себя в точности, как пауки, которых посадили в одну банку: любым способом пытались выбраться наружу, давя, и калеча друг друга.

г. Шадринск, 2008 год

«РОКОВОЙ УДАР»

На улице темно, холодно, неуютно. Я посмотрела на часы: восемь вечера, до конца дежурства оставалось ровно двенадцать часов. Телефон упоительно молчал, что означало полное отсутствие происшествий. Заглянул дежурный:

- Пока тихо, можешь сходить на ужин.

Не успела я надеть куртку, как дверь в кабинет снова открылась. Майор развел руками:

- Все, ужин отменяется: у нас труп!

- Труп? А я причем? Поднимай прокурорского следователя, - удивилась я.

- По телефону сообщили, что потерпевший умер не сразу.1

- Тогда понятно.

Не прошло и получаса, как раздолбанный милицейский УАЗик доставил опергруппу на место. Длинный барак на окраине города даже со стороны выглядел зловеще: обшарпанные стены, тьма кругом – и только в одном окне брезжил тусклый свет электролампочки. Скользя по заледеневшей дороге, поднялись на крыльцо. Квартира имела странную планировку: две комнаты, первая из которых была и прихожей, и кухней – дальше спальня.

Первое, что бросилось в глаза - лежавший на полу труп мужчины средних лет. Правая рука была безвольно отброшена в сторону, рот полуоткрыт, волосы на затылке торчали колом от засохшей крови. Под головой покойника натекла черная вязкая лужа. Рядом на корточках сидела пьяная женщина. Негнущимися пальцами она пыталась просунуть под голову убитому подушку:

- Петя, ты голову маленько того, подними.… Все не так больно лежать будет!

Заметив вошедших, она заголосила:

- Петра, брата моего, убили! За что, кто скажет, за что?

Опер показал ей глазами на дверь и вышел на улицу. Женщина сообразив, выскользнула следом. Я с удовлетворением кивнула: работа по раскрытию преступления началась.

- Иван, давай понятых! - Повернулась я к участковому.

Каждый из членов опергруппы занялся своим делом – я осматривала место происшествия, оперативник с участковым разыскивали свидетелей, эксперт сосредоточенно ощупывал голову покойнику.

- Сергей Николаевич, что там у нас с головой?

Эксперт с треском снял окровавленные перчатки, бросил в ведро с помоями:

- Глубокая рана на затылке, ударили чем-то острым. Более точно скажу после вскрытия.

Вскоре показался опер. Перед собой он подталкивал двух упирающихся особ маргинального вида: тщедушного вида мужика в затертой шубейке и даму с подбитым глазом, чей возраст без паспорта определить было затруднительно. Мужчину он провел в дальнюю комнату, шепнув мне на ходу:

- Пообщайся с ней, я пока с Дъяковым потолкую.

Доставленная равнодушно перешагнула через ноги покойника, села на табуретку и лихо закурила «Беломорину»:

- Допился, бедолага, - без всякого сожаления заявила она. – Это Петька Бунько, брат моего мужа. Зачем нас сюда привели?

- Поговорить про убийство, выяснить, что к чему.

- Чего тут выяснять: Колосов Петьку отработал2!

- Откуда известно?

- Так Дъяконов сказал. Говорит, сам видел. Они пили вместе: сам Дъяконов, Петька и Колесов с Витькой Локтевым. Сначала Петьку били в доме, потом он на улицу убежал, но они его догнали. Как раз перед крыльцом Колесов его с ног сбил, да затылком несколько раз об камень приложил. Петька – хрипеть, пена изо рта пошла. Мужики напугались, домой занесли, да уже поздно – так в доме и помер…

- Колесов, это кто?

- Так, фраер один. Он не местный, наезжает иногда, мужиков местных спаивает.

Булыгина, в чьи слова я внимательно вслушивалась, жаргонными словечками бросалась не для того, чтобы покрасоваться. У неё были две отбытые судимости, последняя – за убийство собственного младенца, которого она задушила сразу после рождения. Труп ребенка положила в коробку, которую вручила пятилетней дочери и отправила на помойку – выбрасывать…

Показания Дъяконова были точно такими же. Расторопный участковый притащил и Виктора Локтева, который тоже не стал запираться и выложил ту же историю. Найти Колесова удалось быстро: не прошло и нескольких часов, как опера из соседнего города привезли прямо в отдел. Поначалу он упирался, утверждал, что собутыльники оговаривают его. Прочитав показания Дъяконова и Локтева, он разрыдался:

- Все водка проклятая! Дайте мне бумагу, явку с повинной напишу!

Через несколько дней ему было предъявлено обвинение, после чего Колесов отправился под арест. Собственно, на этом дело можно было с чистой совестью отложить в сторону и заняться другими. Все свидетели были допрошены, сам Колесов полностью признал вину и искренне раскаивался. Теперь оставалось только одно – дождаться заключения судебных медиков, которое по закону поступало в подобных случаях только спустя месяц или полтора.

Положенный срок прошел, экспертиза попала в мои руки. Прочитав документ, я только ахнула: в выводах указывалось, что удар, явившийся причиной смерти, был нанесен Бунько, когда тот находился в вертикальном положении. Я ведь нам было доподлинно известно, что потерпевший скончался от ударов, когда лежал на спине и его били затылком об камень. То есть, в горизонтально положении, горизонтальнее некуда.

Я призвала на помощь опера:

- Павел, что делать будем? Что получается: Колесов оговорил себя?

Павел Бурмистров был опером со стажем, с почти звериной интуицией:

- Нет, не похоже. Я сам с Колесовым несколько раз разговаривал. Хотя, в принципе, все может быть…

- Я просто уверена, что Колесов не врет! В показаниях он ни разу не сбился, я с ним несколько схем составила: на месте происшествия ориентируется, в точности, как Дьяконов с Локтевым рассказывает.

- Схем? – Задумался опер, - а ну, покажи!

Разложив бумагу на столе, мы еще раз сверили схемы, которые дрожавшими от пьянства руками, нарисовали два свидетеля и Колесов. Из них следовало, что обвиняемый и потерпевший стояли почти вплотную друг к другу, по диагонали к ним находился Локтев, за спиной Бунько размещался Дьяконов. Получалось, что удар по затылку мог нанести только один человек – это Дьяконов. Но с какой стати Локтеву выгораживать его, а Колесову – получать срок?

- Нужно провести следственный эксперимент…

- Статистов3 найти, чтобы точно по росту совпадали со всеми, - подхватил опер.

- Нет, лучше Дъяконова и Локтева возьмем с собой.

На следующее утро на месте убийства расставили четырех мужчин. Для точности результатов я привезла из СИЗО4 и самого Колесова, который, не понимая, что происходит, озадаченно озирался по сторонам. Статисту, изображавшему погибшего Бунько, он доходил лишь до подбородка.

Я подошла к Локтеву, стоявшему на месте, где находился в момент убийства, чтобы посмотреть на Дъяконова, но … не увидела его. Тщедушный свидетель оказался еще ниже, чем обвиненный в убийстве Колесов. «Бунько» полностью скрыл его своим корпусом. Ни Локтев, который находился сбоку, ни Колесов не имели физической возможности рассмотреть со своего положения Дъяконова. Он просто выпал из обзора.

- Дъяконов, подними правую руку вверх!

Маргинал выполнил требование. Кончики пальцев с трудом достали воротник «Бунько». Даже с поднятыми руками, он по-прежнему оставался невидим для своих собутыльников. Когда эксперт закончил фотографировать, а данные замеров были запротоколированы, опер подошел к Дъяконову и положил руку на плечо:

- Что, Андрюха, твоя работа?..

Тот ничего не ответил, только зло зыркнул.

Бурмистров отыскал свидетеля, к которому Дъяконов заглянул в дом незадолго до убийства.

- Да, заходил. – Подтвердил старик. - Только я не понял: зачем? Покрутился и ушел. Я потом полено потерял, которое у порога лежало. Он взял его, что ли?

Вскоре картина преступления была восстановлена. Дъяконов, решившись на убийство Петра Бунько, искал предмет, которым можно было нанести роковой удар. Ни ножа, ни топора под рукой не оказалось. Тогда он заскочил в дом к старику Шулиманову, хотел взять что-нибудь подходящее. Поняв, что незаметно взять со стола ножик не удастся, захватил брошенное полено. Им то он и ударил по затылку Бунько, незаметно подкравшись сзади.

Сумерки и невероятное стечение обстоятельств поначалу помогло избежать наказания. Под арестом оказался другой человек, не он - а Колесов, который, сам не зная того, избивал, по сути, уже мертвого человека. В конце концов, Дъяконов нехотя признал вину: опытный «сиделец», он понял: доказательства исчерпывающие. Суд приговорил его к длительному сроку наказания, учитывая предыдущие судимости, а также высокую общественную опасность преступления.

Лично у меня невыясненным, или точнее, непонятым, остался мотив поступка. Я спросила Дъяконова:

- Андрей, ты за что убил Бунько?

- Он мне раньше морду бил, пора было сквитаться, - не задумываясь, ответил он.

Оперативник, с которым завела разговор на эту тему, моих сомнений не разделял:

- Зря сомневаешься. Это уже не люди, звери. За бутылку удавить друг друга готовы, а как нажрутся, себя не помнят. Совсем.

Александра Двоеданова.

1 До последних изменений в Уголовном Кодексе преступлениями, связанными с причинением тяжкого вреда здоровью, повлекшими смерть потерпевшего, занимались следователи МВД

2 «Отработать» - здесь: убить

3 Статисты – люди, имитирующие участников событий

4 СИЗО – следственный изолятор

«ПОДОНКИ»

Старушка, сгорбившись, сидела на кровати. Ладони, закрывавшие лицо, дрожали. Слезы выкатывались, капали на колени.

- За всю жизнь никому плохого слова не сказала. За что? - шептала она.

Ответа не находилось. У бабы Маши я была не в гостях, приехала на вызов в составе следственно-оперативной группы. Рано утром какие-то сволочи ворвались в ее дом, избили, забрали все более или менее ценное имущество, а потом еще долго пытали, пытаясь добиться, где она прячет деньги и золото

- Какие деньги, нет их у меня, а золото я за всю жизнь ни разу не нашивала, - убеждала она мучителей.

Ответ только еще больше злил бандитов, они снова принимались бить, выкручивать руки, и душить. Когда бабушка потеряла сознание, кинулись складывать в мешки все, что попадалось под руку: антенну к телевизору, постельное белье, куски мыла. Из холодильника забрали десяток яиц, булку хлеба. Спохватившись, обшарили сарай, нашли бензопилу. Придя в себя, баба Маша кое-как добралась до окна, навалилась на раму и вытолкнула ее на улицу. Зазвенели стекла, затрещали ветки кустов.

- Помогите, убивают, - что есть силы закричала она, понимая, что надеяться больше не на что.

В ту же секунду две черные тени метнулись со двора прочь, а в окнах домов стали показываться заспанные лица соседей. Они-то и вызвали милицию…

- Мария Матвеевна, вы совсем одна живете?

- Одна. Дочь есть, внуки взрослые. Отдельно живут. Меня не забывают, навещают каждый день, грех жаловаться.

- Что ж замок - то такой плохой? Собака во дворе несерьезная, какой толк от такой маленькой?

- Лает, и ладно, думала. А замок… я изнутри на крючок закрываюсь, да еще веревкой приматываю.

- А открыли зачем?

- Сказали: «Открой, это твой внук пришел», я поверила. – Бабушка доверчиво заглянула мне в лицо. – Я слышу плохо, дочка. Показалось, и вправду Алешенька пришел. Ждала его, вот веревку и сняла под утро. Дернули сильно, крючок выскочил, он не держится без веревочки.

Баба Маша снова заплакала, вытирая лицо подолом ночной сорочки. Плакала тихо, как ребенок, который знает, что заступиться за него некому.

- Баба Маша, давайте помогу одеться. Нам нужно будет вас в больницу свозить, врачам показать, а потом эксперту, так положено.

Пока старушка одевалась, я еще раз окинула взглядом ее жилище. Бедность кричала из каждого угла. В доме чисто, дорожки постиранные, занавески поглаженные. Но до чего все старо и убого. В шкафчике напоказ выставлены чайные кружки и дешевые стеклянные рюмки. Под каждой опрятно разложены салфетки, выстриженные ….. из бумаги. На стенах пожелтевшие от времени фотографии.

Бабушке Маше одеваться было трудно, я поддерживала за локоть, когда она надевала чулки, потом помогла надеть носки. Участковый покосился на ссадины потерпевшей, отвернулся, вполголоса выругался:

- Найдем, порву сволочей, - разобрала я его слова.

Оперативник присел на стул:

- Мать, а ты не узнала их часом? Свои ведь были: знали, что живешь дна. Были бы чужие, маски надевать не стали.

Баба Маша задумалась, кивнула:

- Один, вроде, Валентины Коноваловой сынок, Андрюшка.… Другого не признала.

Участковый и опер переглянулись, кинулись к выходу. В дверях участковый остановился, укоризненно покачал головой:

- Чего сразу не сказала, баба Маша? Я ведь спрашивал!

- Да ведь как скажешь такое: вдруг не он? Валентину всю жизнь знаю, мальчишка на моих глазах вырос. Не должен он был такого сделать…

- Кто, Андрюшка-то Коновалов? Да по нему спецшкола который год плачет.

Казанцев исчез, с улицы послышался его голос, обращенный к оперу:

- Павел, к Коноваловым пешком дойдем, это недалеко, я покажу. Если на машине поедем, услышать может. Еще сбежит!

Теперь не нужно было гадать, кто был соучастником Коновалова: им мог быть только Виталька Елисеев. Мальчишки дружили не первый год, были, что называется, «не разлей вода». Вместе прогуливали школу, вместе пакостились. К двенадцати годам вовсю курили, пили дешевый портвейн и крали все, что было не раскалено до бела.

И если родителям Елисеева было на сына наплевать, то мать Андрюшки Коновалова билась за ребенка, как могла. В школу ходила, как на работу, упрашивала учителей в очередной раз закрыть глаза на бесконечные безобразия. Вскоре проблемы решились сами собой: Андрюшка просто перестал ходить на уроки. Теперь Валентина каждую ночь со слезами разыскивала его по всей деревне, а потом тащила домой полупьяного. А ведь ему шел всего четырнадцатый год!

Вскоре Валентина Коновалова вместе с сыном предстали в моем кабинете. Мальчишка, дыша перегаром, недовольно косился на мать:

- Не ори, голова и без тебя трещит. Водички не найдется?

Я поставила на стол стакан:

- Пей! Валентина Николаевна, свидетельство о рождении сына принесли?

Женщина протянула зеленую книжицу.

- Повезло тебе, Андрей Васильевич, - не удержавшись, усмехнулась я. – Четырнадцать только послезавтра исполняется. Пойдешь по делу свидетелем, Елисееву одному отдуваться придется.

- А чего он сделал?

- Не он, а вы вместе. Мария Матвеевна Грязных только что опознала Елисеева, как одного из грабителей, ворвавшихся в дом. Часть вещей уже изъята.

На лице пацаненка мелькнуло подобие мыслительной деятельности:

- Так это еще доказать надо…

- А чего тут доказывать? Бабушка Маша тебя еще в доме узнала, это раз. Елисеев показания дал, это два. Антенна от телевизора у тебя дома в погребе, верно? Это уже три. Бензопилу ты собственноручно возле реки спрятал, значит, мы на ней твои пальцы обязательно найдем. Это, как ты понимаешь, уже четыре. Дальше считать будем, или достаточно?

Мальчишка смешался, закашлялся, обернулся назад:

- Мать, сигареты захватила? Курить охота!

Женщина затравленно посмотрела на меня, сунув руку в сумку за пачкой сигарет. Из этого движения стало понятно почти все: почему мальчишка превратился в монстра в столь юном возрасте. Да он же ни в чем и никогда не знал отказа!

- В моем кабинете ты курить не будешь. А вы бы, Валентина Николаевна, постыдились: сыну тринадцать, а вы ему сигареты покупаете!

Лицо Коноваловой пошло красными пятнами:

- Так уж раз начал курить, что делать? Все лучше, чем окурки по улицам подбирать…

- Что делать? Пороть, да видно, уже поздно. А окурки он подбирать не станет. Он лучше в руки ножик возьмет, да по соседям прошвырнется…

Скрепя зубами, через несколько дней напечатала постановление, в котором указала, что уголовное преследование в отношении Коновалова прекращено в связи с не достижением возраста, с которого наступает уголовная ответственность. Что касается подельника, то Елисееву действительно предстояло отдуваться за двоих: четырнадцать ему исполнилось накануне преступления.

Разговаривать с Виталькой было проще: отцу и матери было на все наплевать. Законного представителя выбрала по принципу, кто чаще находится в здравом уме и трезвой памяти. Получилось, что отец. Мальчишку тут же отправила под арест, чему он нежданно-негаданно обрадовался.

- О! Потом пацанам расскажу, как на нарах чалился!

- Как бы пацанам долго ждать не пришлось: статья у тебя серьезная.

- Да ну, зря пугаете: я же малолетка!

Елисеев производил впечатление жизнерадостного и не совсем умственно полноценного подростка. Прочитав заключение судебных психиатров, я убедилась в этом - олигофрения в легкой степени дебильности. Особенно поразили строки: «Мать в состоянии беременности злоупотребляла алкоголем».

На каждом из последующих допросов он увлеченно рассказывал, как развлекался в камере: то разрисовал бритый затылок уснувшему сокамернику, то до отвала наелся яблок, которые в тюремной «дачке» (посылке) принесла бабушка. Именно бабушка Елисеева оказалась единственным человеком, который не забывал о том, что он вообще существует. Отец Витальки, едва я закончила последнее следственное действие, больше не показывался. Впрочем, так же, как и мать.

И только восьмидесятилетняя Виталькина бабушка – ровесница потерпевшей, то и дело заглядывала ко мне в кабинет, протягивая в морщинистой руке очередное заявление на свидание с внуком. Я знала, что весь путь от своего дома до милиции и обратно (около пяти километров в общей сложности), ей приходилось идти пешком. Всю пенсию она тратила на передачи для внука.

Вскоре была назначена и дата суда. Закрутившись с делами, я совсем забыла узнать о его результатах. Однако, проходя по коридору отдела мимо ИВС (изолятор временного содержания), неожиданно увидела Виталькину бабушку и самого его. Они стояли, крепко держась за руки, протянутые навстречу друг другу через решетку. Мальчишка рыдал навзрыд, а бабка смотрела на него так.… Не могу в точности выразить, как именно, но такого взгляда я бы в жизни больше не хотела видеть, это точно. Она смотрела на него, понимая, что видит внука в последний раз. У меня мороз прошел по коже, такой это был взгляд.

Я подняла глаза на сержанта из охрано-конвойной службы, кивнула на Елисеева. Он показал мне пять пальцев на одной руке и три на другой. Восемь лет! Даже я не ожидала столь сурового приговора, что тут говорить про Елисеева: было отчего зайтись в истерике. Приключение, которым он хотел похвастаться перед дружками, обернулось нешуточным сроком...

P.S.: через два года Марию Матвеевну Грязных все же настигла страшная участь. Ее насмерть забил кочергой наркоман, забравшийся в дом, в надежде разжиться деньгами. Виталька Елисеев отсидел положенный срок от «звонка до звонка». Его бабушка не дождалась возвращения внука, умерла вскоре после приговора. Еще спустя год Виталька вновь сел, на этот раз - за убийство. Вернется не скоро, ближе, когда ему стукнет сорок.

Что касается Коновалова, то он уже трижды «оттоптал» зону. Потом крепко подсел на героин и в свои двадцать пять больше похож на разваливающегося старика. Его мать, Валентину Николаевну, я не встречала уже давно…

г. Шадринск, 2008 год

Про прокурора-адвоката и конно-балетное отделение милиции

-Что это за мудовинку здесь прицепила? – Желчно спросил прокурор, брезгливо вертя в прокуренных пальцах план по расследованию уголовного дела. План был как план - аккуратный лист с отпечатанным текстом, прикрепленный к обложке дела на скрепку.

Дело к передаче в суд было подготовлено на совесть, с оглядкой на все возможные и не возможные придирки. План - не нужный никому, кроме начальства - идеален. Прокурор- мужчина лет сорока пяти - хмуро смотрел из-под седеющих бровей.

Любой человек, не знакомый с ним лично, посчитал бы его образцовым представителем правосудия. Прокурор был строго одет, тщательно причесан. Голос раскатистый, от природы хорошо поставленный. Постороннему просто никогда не пришло бы в голову, что прокурор трезв за последние полтора месяца первый… ну, может, второй раз.

Вопрос был предназначен мне, единственной женщине-следователю в отделе на то время, но я ни как не отреагировала на оскорбительное замечание. На лице застыло выражение привычного терпения, с каким приходят в больницу к тяжелобольным и не вполне нормальным людям, к которым идти не хочется, но надо.

Прокурор был настроен бросить дело на доследование тут же, не позволив вернуться в кабинет, но не найдя к чему прицепиться, в сердцах выматерил план. Твердо решив довести начатое дело до конца, он отбросил страницы на начало, снова стал прочитывать текст. Ворча под нос, с шумом открыл несколько выдвижных ящиков стола, наугад нашел спички, закурил.

Скосив глаз на сигарету, я вздохнула и от нечего делать стала рассматривать прокурора. Стройный и быстрый в движениях, с шапкой седых, волнистых волос он был внешне очень хорош. А если принять во внимание тот факт, что он только сегодня вышел из продолжительного запоя – то просто принц.

Удивительно, вчера еще был пьян до изумления, а с утра холодной водой сполоснулся, носки выстиранные надел, костюм из шифоньера накинул и - брык в прокурорское кресло. В этот момент прокурор с шумом отодвинулся от стола, нашарил ногой мусорницу, пригреб к себе и звучно отплевался. Косяка, что ли в деле нашел?

- Александр Михайлович, можно, я тоже закурю? - Курить очень хотелось. Собственно, просьба сама по себе была скрытой наглостью, никто не курил из следователей в кабинете прокурора. С другой стороны, никто не называл мои планы «мудовинкой».

Курите, - исподлобья буркнул он.

Черт возьми, он закончит читать дело или нет? Забот у меня нет, только сидеть здесь в трепетном ожидании пистона. В камере жулик сидит, с ним работать надо. А когда?!

Наконец, прокурор отбросил дело в сторону и брезгливо поморщился.

-Дело- дрянь! - Важно изрек он. - Сроков никаких не осталось, иначе вернул бы.

-«Сроку еще неделя. Было бы за что, вернул бы и без сроков», - мысленно пытаюсь парировать.

-Что это за допросы? Кто так допрашивает?- Прокурор заводил сам себя, скрежеща зубами. - Мне надоело говорить одно и тоже!

-«Вот и не говори!»

Диалог происходил блестяще: вопрос- ответ, просто чудо. Вопрос вслух, ответ - только мысленно.

-Сколько вы работаете в следствии?

-4 года. - Реплика вслух. «Да, 4 года. Сколько же раз повторять-то?».

Прокурор снова смачно сплюнул в корзину. Попал.

-В следующий раз такие дела у вас не пройдут, не надейтесь.

Молчу.

-Скоро конец полугодия, по результатам я разберусь с вашим конно-балетным отделением.

Снова молчу.

На улице славная погода. Каждый раз, выходя из прокуратуры, особо остро чувствуешь, как с плеч спадает настоящая гора проблем: дело удачно «сбагрено», общение с прокурором на сегодняшний день завершено. Завтра, возможно, представится новая возможность блестящего диалога, но так ведь это будет только завтра, а остаток дня – безраздельно и приятно принадлежит мне.

«Когда же он уйдет на пенсию, злыдень языкастый», - вертится в голове. Ответ тут же услужливо появляется – сам собой, между прочим: «Никогда!». Действительно, прокурор 20 лет благополучно просидел в своем кресле, матеря подчиненных во все тяжкие, гоняя их в хвост и в гриву. Сгноил не мало народу. Но с него все – как с гуся вода.

Так что на пьяные загулы прокурора смотрели сквозь пальцы. Только однажды робко всколыхнулась надежда, что уберут, наконец, душителя нравственности: проверяющий застал его в кабинете вусмерть пьяного, спящего на столе с документами и при пистолете. Но нет, обошлось и на тот раз.

Следствие милицейское затосковало, оно как никто другой страдало от заскоков запойного прокурора. Кого-то он увольнял, кто-то сам увольнялся, а кто-то уходил, вернее – сбегал - в другие службы. Почувствовав, что преподобный Александр Михайлович не на шутку взялся за мою следственную шкуру, я при первой же возможности переметнулась в паспортную службу.

Страдала неимоверно. Дела раскрывались, жуликов задерживали, но я больше в этом процессе участия не принимала. Это было чудовищно, несправедливо: я хотела работать. И работать именно в следствии, а не на приеме с гражданами, где по сорок раз на дню приходилось талдычить одно и то же: «Слушаю вас? Прописка, выписка? В пределах города?» Тьфу, тоска, какая. Жулики стали освобождаться. Мои, я имею в виду. На учет-то вставать они приходили в паспортный.

Так прошли долгие три с половиной года. Работы было, конечно, много. И сидеть приходилось вечерами. Только ведь не мое это – с бумагами возиться. На работу не ходила – плелась. Никогда не забуду памятное утро, когда, встретив у решетки ИВС начальника следствия, услышала фразу: «В курсе, что прокурора турнули, и он уже рапорт написал?»

Меня качнуло из стороны в сторону, и я потрясенно попросила: «Еще раз скажите это, пожалуйста!». Не верилось, что душитель наш слетел. Слетел позорно, с треском. Так, как он с увлечением вышвыривал нас в свое время, ядовито смакуя позднее подробности, которые, в подавляющем большинстве своем, сам и придумывал.

Достаточно молодой по возрасту, он не смог поначалу найти работу. Склочный характер, склонность к запоям и отсутствие реальной власти закрыли для него многие двери престижных работ. В разговоре с коллегами я даже как-то раз пожалела его, заметив, что надо же, пропадет ведь теперь человек. Знания пропадут к чертовой матери.

Надо отметить, что прокурор наш мужик был весьма и весьма не глупый. Неожиданно его профессиональная звезда взошла на небосклоне адвокатуры. Мы хохотали как бешеные. Действительно, это же просто смешно – Попов и вдруг адвокат. Прикол. Прикол свалился первой на голову именно мне. Видно везение у меня такое. И закрутилась война, не на жизнь, а на смерть.

Дело было из разряда простых: обычный двухэпизодник, кражи. Два жулика. Один с тремя судимостями, второй ранее не судим. Попов взялся защищать не судимого. В сущности, особо защищать там нечего было. Парень работал на видном месте, женатый, характеристики отличные. Контакт наладился, разговор шел о подписке о невыезде.

Александр Михайлович влетел в работу, как черт из печной трубы. Перво-наперво он заперся без специального разрешения в изолятор, поправ инструкции, которые сам же и проповедовал долгие годы. Задавил авторитетом пацанов - «ивээсников», прорвавшись прямо к камерам. Тут же, не отходя от кассы, рявкнул, что задержание подзащитного произведено не законно и потребовал освобождения.

-Пишите ходатайство, - отрезала я, продолжая работу. А душа-то, сознаться, дрогнула. Да, дрогнула, что тут говорить. Это ведь как у Алексея Толстого в книге – «и забоялся Бровкин не головой, а поротой задницей».

Прорычав невразумительное, Попов, подобно кентервильскому приведению, с глухим стоном вознесся на второй этаж к начальству. И понеслась душа моя в рай.

-К начальнику!!!

-Слушаю, товарищ полковник, - рапортую и осматриваюсь по сторонам. Мой адвокат, преподобный Александр Михайлович, скромнехонько сидит напротив начальника. Лик его отечески опечален и даже скорбен. Не иначе – патриарх, явившийся в помощь неразумным собратьям.

-Дело передайте адвокату для ознакомления. – Начальник, разумеется, не просит меня. Он и не должен. Он начальник. «Передайте» – это звучит как приказ, приказом, по сути, и является. Одна юридическая тонкость – я процессуально не зависима. Мне можно приказать работать сутками. Работать без выходных и отпуска.

Но приказать отдать дело на проверку имеет право только прокурор. Начальник – не прокурор и то явление, что сидит напротив начальника в позе скорбящего Серафима это прекрасно понимает. Он умный, как бес. В конфликт не ввязывается. Предоставив эту возможность нам.

-Нет, не дам, - не секунды не раздумывая, отвечаю я. Дрогнувшая внутри душа включает не самые лучшие механизмы. Я уперлась. Это не разумная позиция, я осознаю это, но затормозить процесс не в силах. Я – Козерог по знаку, черт меня забери, и если уперлась, не своротить. – На 201- ой адвокат ознакомится.

-Тогда дело передайте на проверку мне. Лицо начальника бесстрастно. Он дослужился до полковника и умения владеть собой, ему не занимать.

Нет, - на том же автомате вылетает у меня.

Экспрокурор, не выдержав, взрывается. Он кривит губы в памятном всему следствию оскале и раздельно бросает фразы:

-Вы знаете… что я имею … право ознакомиться… с отдельными материалами дела..?

Знаю. Через полчаса прошу в мой кабинет. А сейчас я, извините, занята.

Он вскакивает, темные полы пальто раскидываются в стороны, как крылья страшной птицы. У меня сводит челюсти и сосет под ложечкой.

-Бегать я за вами не собираюсь. И вы... не с тем копья… решили ломать… - На ходу закурив сигарету, он вылетает из кабинета, хлопая дверью. Не иначе, побежал жалобу строчить.

Александр Михайлович объяснил мне, что задержание подзащитного незаконное.

Законное.

Дела соединены не правильно.

Правильно.

У нас могут быть неприятности.

Неприятностей не будет. Разрешите идти?

Идите.

О - о-о! Во что же втравилась я? Черт бы побрал этого Попова! Черт бы побрал этот мой характер! С начальником проблем еще не хватало. Ведь можно было объяснить все спокойно. А то, как Зоя Космодемьянская на допросе заладила: «Нет! Не скажу! Нет!». О – о – о!!!

Через час полковник открыл двери в мой кабинет, прошелся от порога к окну и обратно. Я уже знала, что он через начальника следствия предпринял еще одну не удачную попытку добыть дело.

Значит, так и не дашь дело? – Неожиданно весело спрашивает он.

Не дам, - хмуро отвечаю я, шваркая на машинке постановление.

Ну-ну, - хохотнув, он выходит.

Я не знаю, выразил ли тем самым он одобрение или нет, но напряжение постепенно спадает. В последствии Попов действительно написал кучу жалоб. Он убедил, в сущности, нормального парня – своего подзащитного – всячески противодействовать мне в процессе следствия.

И тот послушно симулировал припадки каждый раз, когда я пыталась проводить с ним следственные действия. Он гордо отворачивался, когда я просто заходила поинтересоваться его здоровьем, и молчал при этом, как рыба в пироге.

Родственники жулика перестали здороваться со мной, и не давали ни каких показаний, что, впрочем, не противоречит законодательству. Однако, даже свой отказ от дачи показаний они не хотели заверять в протоколе подписью. Приходилось фиксировать это с понятыми. Медицинские документы, необходимые для проведения экспертиз, из больниц дружно исчезли. Впрочем, это не помешало экспертизу назначить и успешно провести ее.

Разумеется, упрямец был немедленно арестован после первого же выкрутаса, а передачи и свидания я запретила. Это было жесткой реакцией с моей стороны, именно жесткой, а не жестокой. Но мера эта была вынужденной и не являлась результатом какой-либо мести, никакого морального удовлетворения от нее получено не было. Просто я расставила все на свои места: твое действие, мое – противодействие. Я не дала ни адвокату, ни подследственному не единого шанса на изменение меры пресечения.

Все это время я буквально разрывалась между работой по этому делу, кучей других, находившихся в производстве, борьбой с адвокатом и бесконечными проверками со стороны районной и областной прокуратурами. Районная прокуратура дважды признала мои действия законными, областная нашла нарушения.

Для меня это грозило дисциплинарными санкциями, что повлекло бы отсрочку получения очередного звания, лишения тринадцатой зарплаты и прочими удовольствиями, однако, в тот момент большого значения это не имело. Перетряхнув уголовно-процессуальный кодекс, я нашла возможность отстранить экспрокурора от участия в уголовном деле, пригласила другого защитника и благополучно направила дело в суд.

Справедливости ради стоит отметить, что жулик мой, по сути – лицо потерпевшее в этой паскудной истории – с радостью принял решение о замене адвоката, сказав, что устал от методов предыдущего защитника. Заболевания его счастливо прекратились, и мы спокойно провели необходимую работу. Передачи и свидания, конечно же, тут же были разрешены.

Родственники плакали и извинялись за свое поведение. Я не сердилась на них. Попов, рассвирепевший от такого поворота дела, немедленно навестил их по месту жительства, яростно обматерил и обозвал напоследок «ментовскими мордами». В вышестоящие инстанции он направил очередной пакет жалоб и ходатайств, обвиняя меня в самых смертных грехах.

В сущности, то, что излагал он в документах, содержало признаки преступления, предусмотренного определенной статьей уголовного кодекса, в частности, клевета в отношении лица, производящего предварительное следствие. Я могла бы привлечь его к уголовной ответственности. А может, еще и привлеку. Ведь история-то не закончилась. Взыскание мне еще не влепили, да и суда пока не было.

1997 год